– Кусайся, кусайся! – На его лице сиял восторг, словно острые зубы, впившиеся в руку, ласкали его.

Будто засекая время, Селянин посмотрел на наручные часы. Первый «заход» Клима длился недолго, минут двадцать.

– Какого хрена ты стрелял?! – Рыжов кипел от злобы, с берега обрушившись на Росомаху. Ему издевательски вторил смех лесника. – Какого черта, я спрашиваю?!

– Мне показалось...

– Меня за барана не принимай. – Рыжов демонстративно обнажил голову и провел рукой по редкой шевелюре. – Рогов у меня нет. – Он опустился на камень и злобно взглянул на майора.

– Твари! – сквозь зубы процедил Страхов. – Они издеваются над нами. Эта порнозвезда мстит мне.

– Хлебни из фляги, майор, – посоветовал Семен.

– Ты обещал покончить с ними за два часа, – огрызнулся Алексей. – Не вижу результата.

Рыжов кивнул на убитое животное.

– Считай, мы пристреливались.

– Если тебя попросить покрасить окна, можно засомневаться, покрасишь ли ты рамы.

Рыжов хмыкнул.

А вообще своим выстрелом он остался доволен. Он влет, с пятидесяти метров всадил пулю барану точно под ухо. А Слава Третилов, чей выстрел прозвучал секундой позже, попал барану в грудь. И тот и другой видели, в кого стреляют, но спустили курки рефлекторно.

– А если б я прятался в том месте? – спросил Рыжов. И сам же ответил: – Получил бы приличную дозу дроби номер ноль.

«Этот недоумок даже не обнаружил меня, хотя смотрел, ак сыч, из лодки, прямо в глаза».

– Ставлю себе отлично за маскировку, – закончил Семен, вставая. – Все равно они наши. Они рядом, и мы их выследим.

– Семен, уже темнеет, – напомнил майор. – Только не говори, что ночью ты видишь лучше, чем днем.

3

«Бросай, бросай ты все это к чертовой матери!» – уговаривал себя Алексей Страхов. Представься такая возможность, он вступил бы без промедления с беглецами в переговоры и принял бы их условия. Хотя бы для того, чтобы они не водили бригаду охотников за нос. По всему острову. Как собака, поводырь своего слепого хозяина.

«А куда я иду? За кем я иду? И где глаза генерала Михеева? Самое время посмотреть в них и спросить: «Ну и кого ты нанял?»

– Они повторят попытку захватить катер.

Алексей едва не налетел на Рыжова, который неожиданно остановился.

– Разве ты еще не убедился, что они не дураки? И не останавливайся так резко – от неожиданности могу спустить курки. Они не клюнут на жеванную приманку. А если тебя беспокоит эта мысль, нужно отослать Росомаху на материк, и одной проблемой будет меньше. Когда нам понадобится лодка, мы вызовем Росомаху по рации.

– Хорошая мысль, – одобрил Семен, – но мы лишим себя стратегически важного места, единственного, куда стремятся беглецы – к стоянке, к лодке. Без этого поиски затянутся. Скопируем с них: растянемся цепочкой, затем берегом будем выходить к лодке. Уже темно.

– Я готов пустить катер ко дну, лишь бы ничего не слышать о нем. Диверсанты-дезертиры! Я не удивлюсь, если узнаю, что эта секс-гадина входит в состав спецотряда. Или банды на худой конец.

– Она находится в режиме стресса, – пояснил Рыжов, – у нее обострились нервы, умственные способности.

– Вот и я немного послушаю тебя и тоже войду в стресс. – Майор простер руки, словно хотел обхватить не только весь остров, но и заповедник целиком. – Я в сотый раз себя спрашиваю: зачем я здесь? Я, как кролик, взглянул в глаза удава и – пошел! Клянусь, вот только сейчас понял, чего натворил.

– И каешься?

– И каюсь, – горячо подтвердил Страхов. – Нет, я не пожалею об убитых охотниках, о помощнике лесника, я каюсь вообще. Вообще, Семен, понимаешь? Глобально. За всю свою жизнь. Как было хорошо в старые добрые советские времена, когда поезда опаздывали, и никто на рельсы грудью не ложился, касками по мостовой не стучал. Кажется, Золя сказал, что шахтеры – черви. Он предсказывал: когда-нибудь они выберутся из подземелья. Все, сбылось пророчество писателя. И наказало меня время перемен: не сливай – допьем, не туши – докурим.

– Плохо дело, – подытожил Семен, внимательно выслушав майора. Однако вскоре убедился, что тот еще не закончил.

– Мне хочется заорать на весь остров: «Я проиграл! Я больше не буду! Отдайте мне мое, получайте свое и катитесь ко всем чертям!»

Семена затрясло от смеха, он даже не пытался скрыть слез, заблестевших в уголках глаз.

– Я посоветовал тебе хлебнуть из фляжки, но не напиваться.

– Чего?

– Ничего. Я посмотрю, как ты заговоришь, когда мы возьмем их.

Страхов словно проснулся, сбрасывая пригрезившийся кошмар. Он грязно выругался; костяшки его пальцев побелели, когда он сжал ружье. Однако сказал опять не то, отчего Семена согнуло пополам:

– Веди! Веди нас, Семен! Еще до рассвета я взгляну в глаза либо ей, либо смерти – что для меня одно и то же.

Отдуваясь, Рыжов принял горизонтально положение, подумав, что только ради выступления Страхова можно было проделать долгий и утомительный путь. Может, это трагикомичное выступление и к лучшему: выговорится мужик и возьмет себя в руки.

– Так, больные, просыпаемся, пора пить снотворное.

4

Что только ни делал Василий Селянин, чтобы не слышать женского визга – уходил в другую комнату, спускался на крыльцо, порывался укрыться в гостевом доме. Но тяжелые бревенчатые стены действовали на него угнетающе. Здесь Селянин боялся всего: хлопка закрывшейся от порыва ветра двери, прогорклого, маслянистого запаха, который, казалось, забивает легкие, не давая дышать полной грудью. Трепетал перед стерильным убранством комнат с белоснежными наволочками на фоне темно-синих, застеленных с кантом, как в казарме, байковых одеял.

Хозяйка дома не в состоянии сейчас издать ни звука, а вот сестра надрывается истошным криком.

Поначалу крик этот казался Селянину страдальческим, но чем дольше находилась девушка в компании Лозовского, тем неприятнее звучал ее пронзительный голос, приобретая издевательский для восприятия Василия оттенок.

«Долго... Как же долго он с ней!..»

И прекратить это издевательство над собойСелянин был не в силах. Этот Клим Лозовский смотреть-то по-человечески не может.

О каком, спрашивал себя Селянин, удовольствии может идти речь при таком истошном крике? И что нужно делать, чтобы заставить так вопить. Как и вечером, он послал взгляд на светящиеся стрелки часов и простонал: «О че-ерт...»

Он миновал сарай и остановился перед корявыми кустами. Звук пистолетного выстрела словно выбил Селянина из параллельного мира, куда он окунулся с головой.

– Эй!

От этого голоса, вернувшего Селянина в реальность, перекорежило. Впрочем, не одного начальника типографии. Клим, морщась от боли, стоял в пяти шагах и держался за низ живота.

«Ранен? Пустил себе пулю в штаны? Не может быть!»– отчего-то радостно подумал Василий. И весь похолодел, услышав:

– Убил я ее, – хрипло выдавил Лозовский. – Сука, в пах ударила. Только я ей одну ногу отвязал...

– Убил?!

– Ну чего ты вытаращился на меня?! Так и так пришлось бы кончать ее.

– Пойдем посмотрим, может, живая. – Селянин решительно шагнул к дому.

– Не. – Клим покачал головой. – Я в голову стрелял.

Маринка лежала на кровати. «Ублюдок», – простонал Василий, прощаядевушке ее невыносимые крики. Лозовский не страдал изобретательностью, обнаженное тело покойницы было покрыто ожогами от сигареты. Особенно грудь и внутренние стороны бедер. В голове пронеслось глупое замечание: «Каменев тебе этого не простит».

– Накрой ее, – услышал он за спиной и потянулся к простыне. Потом вдруг отдернул руку и обернулся на Клима.

– Давай, давай, – все еще держа руку в низу живота, усмехнулся Лозовский. – Сказал «а», говори «б».